Неточные совпадения
— Auf, Kinder, auf!.. s’ist Zeit. Die Mutter ist schon im Saal, [Вставать, дети, вставать!.. пора. Мать уже в зале (нем.).] — крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто сплю. Карл Иваныч сначала
понюхал, утер нос, щелкнул
пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки. — Nu, nun, Faulenzer! [Ну, ну, лентяй! (нем.).] — говорил он.
Погрозив
пальцем, он торопливо налил и быстро выпил еще рюмку, взял кусок хлеба,
понюхал его и снова положил на тарелку.
У ворот своего дома стоял бывший чиновник казенной палаты Ивков, тайный ростовщик и сутяга, — стоял и смотрел в небо, как бы
нюхая воздух. Ворон и галок в небе сегодня значительно больше. Ивков, указывая
пальцем на баррикаду, кричит что-то и смеется, — кричит он штабс-капитану Затесову, который наблюдает, как дворник его, сутулый старичок, прилаживает к забору оторванную доску.
— Вы, Говорков, член партии, которая навсегда скомпрометировала себя моральной слепотой, — огрызнулся Ногайцев и, продолжая потрясать щепотью
пальцев пред своим носом, точно
нюхая их, снова лирически запел...
Когда он подрос, отец сажал его с собой на рессорную тележку, давал вожжи и велел везти на фабрику, потом в поля, потом в город, к купцам, в присутственные места, потом посмотреть какую-нибудь глину, которую возьмет на
палец,
понюхает, иногда лизнет, и сыну даст
понюхать, и объяснит, какая она, на что годится. Не то так отправятся посмотреть, как добывают поташ или деготь, топят сало.
Пока Марина ходила спрашивать, что делать с ужином, Егорка, узнав, что никто ужинать не будет, открыл крышку соусника,
понюхал и
пальцами вытащил какую-то «штучку» — «попробовать», как объяснил он заставшему его Якову, которого также пригласил отведать.
А он прежде всего воззрился в учителя: какой он, как говорит, как
нюхает табак, какие у него брови, бакенбарды; потом стал изучать болтающуюся на животе его сердоликовую печатку, потом заметил, что у него большой
палец правой руки раздвоен посередине и представляет подобие двойного ореха.
Виктор лениво протянул руку, взял, небрежно
понюхал цветы и начал вертеть их в
пальцах, с задумчивой важностью посматривая вверх.
Кучер мой сперва уперся коленом в плечо коренной, тряхнул раза два дугой, поправил седелку, потом опять пролез под поводом пристяжной и, толкнув ее мимоходом в морду, подошел к колесу — подошел и, не спуская с него взора, медленно достал из-под полы кафтана тавлинку, медленно вытащил за ремешок крышку, медленно всунул в тавлинку своих два толстых
пальца (и два-то едва в ней уместились), помял-помял табак, перекосил заранее нос,
понюхал с расстановкой, сопровождая каждый прием продолжительным кряхтением, и, болезненно щурясь и моргая прослезившимися глазами, погрузился в глубокое раздумье.
Вид «подсудимой» смешал ареопаг. Им было неловко; наконец Дмитрий Павлович, L'orateur de la famille, [семейный оратор (фр.).] изложил пространно причину их съезда, горесть княгини, ее сердечное желание устроить судьбу своей воспитанницы и странное противудействие со стороны той, в пользу которой все делается. Сенатор подтверждал головой и указательным
пальцем слова племянника. Княгиня молчала, сидела отвернувшись и
нюхала соль.
И, обиженный неблагодарностью своего друга, он
нюхал с гневом табак и бросал Макбету в нос, что оставалось на
пальцах, после чего тот чихал, ужасно неловко лапой снимал с глаз табак, попавший в нос, и, с полным негодованием оставляя залавок, царапал дверь; Бакай ему отворял ее со словами «мерзавец!» и давал ему ногой толчок. Тут обыкновенно возвращались мальчики, и он принимался ковырять масло.
С утра до вечера он, в рыжей кожаной куртке, в серых клетчатых штанах, весь измазанный какими-то красками, неприятно пахучий, встрепанный и неловкий, плавил свинец, паял какие-то медные штучки, что-то взвешивал на маленьких весах, мычал, обжигал
пальцы и торопливо дул на них, подходил, спотыкаясь, к чертежам на стене и, протерев очки,
нюхал чертежи, почти касаясь бумаги тонким и прямым, странно белым носом.
Я
понюхал, полюбовался, поиграл душистыми и прозрачными смоляными сосульками; они растаяли у меня в руках и склеили мои худые, длинные
пальцы; мать вымыла мне руки, вытерла их насухо, и я стал дремать…
Купит фунт изюму, а сам стоит и присматривается: кто бишь этот солидный мужчина, который указательным
пальцем во всякой рыбине поковырял,
понюхал, полизал и ничего не купил?
Оглядываюсь — Игнат. Он значительно смотрит на меня и кладет четыре
пальца себе на губы. Жест для понимающего известный: молчи и слушай. И тотчас же запускает щепоть в тавлинку, а рукой тихо и коротко дергает меня за рукав. Это значит: выйди за мною. А сам,
понюхав, зажав рот, громко шепчет: «Ну, зачихаю», — и выходит в коридор. Я тоже заряжаю нос, закрываю ладонью, чтобы тоже не помешать будто бы чиханьем, и иду за Игнатом. Очень уж у него были неспокойные глаза.
Он жаловался на нездоровье, его тошнило, за обедом он подозрительно
нюхал кушанье, щипал дрожащими
пальцами хлеб на мелкие крошки, чай и водку рассматривал на свет. По вечерам всё чаще ругал Раису, грозя погубить её. Она отвечала на его крики спокойно, мягко, у Евсея росла любовь к ней и скоплялась докучная ненависть к хозяину.
Она
нюхала эту смесь, встряхивала ее, держа пузырек между большим и указательным
пальцем правой руки, смотрела на нее, прищуря один глаз, на свет и, снова
понюхав, опять принималась трясти снова.
То раздувая ноздри, как лошадь, Цыганок по целым часам
нюхал воздух — ему чудилось, что пахнет коноплями и пожарным дымком, бесцветной и едкой гарью; то волчком крутился по камере, быстро ощупывая стены, постукивая
пальцем, примеряясь, точа взглядом потолок, перепиливая решетки.
Судья сидел, не говоря ни слова; секретарь
нюхал табак; канцелярские опрокинули разбитый черепок бутылки, употребляемый вместо чернильницы; и сам судья в рассеянности разводил
пальцем по столу чернильную лужу.
Шаховской, саркастически прищуря свои маленькие глаза и
нюхая табак своим огромным носом, или, лучше сказать,
нюхая кончики своих
пальцев, вымаранных когда-то в табаке, отвечал мне, что труд мой был бы напрасен, что петербургские артисты не станут играть по-московски, да и времени свободного не имеют выслушать мою декламацию; что теперь они еще не знают ролей; что меня пригласят на настоящую репетицию и что мне предоставляется право остановить артиста и сделать ему замечание, если я не буду доволен его игрой.
Сильно сконфуженный автор, беспрестанно
нюхая табак или свои
пальцы, вымаранные в табаке, сознавался, что «надобно немноско посоклатить; только жаль: все это длагоценности, не мои, а Валтел-Скотта; вплочем, лусская публика еще молода для такой сельезной комедии; делать нечего: я соклащу, соклащу»… но сокращения не последовало, а пиесу даже не повторили.
— Еще, пожалуй, меньше… — острил Филька, с любопытством трогая бутылку указательным
пальцем. — Ах, Никитич, Никитич, хоть бы ты нам
понюхать дал…
Исправник поднял к носу указательный
палец, посмотрел на него,
понюхал зачем-то и недовольно наморщил лоб.
Двумя
пальцами, большим и указательным, генерал достал папиросу, постучал ею о крышку портсигара и закурил. Голубоватый дым тонкой струйкой поднимался вверх. Фон-Брезе плавным движением руки направляет дым к себе и, щурясь,
нюхает его.
Человек видит глазами, слышит ушами,
нюхает носом, отведывает языком и щупает
пальцами. У одного человека лучше видят глаза, а у другого хуже. Один слышит издали, а другой глух. У одного чутье сильнее, и он слышит, чем пахнет издалека, а другой
нюхает гнилое яйцо, а не чует. Один ощупью узнает всякую вещь, а другой ничего на ощупь не узнает, не разберет дерева от бумаги. Один чуть возьмет в рот, слышит, что сладко, а другой проглотит и не разберет, горько или сладко.
Он был на кубрике, в помещении команды, приказал там открыть несколько матросских чемоданчиков, спускался в трюм и
нюхал там трюмную воду, заглянул в подшкиперскую, в крюйт-камеру, в лазарет, где не было ни одного больного, в кочегарную и машинное отделение, и там, не роняя слова, ни к кому не обращаясь с вопросом, водил
пальцем в белоснежной перчатке по частям машины и глядел потом на перчатку, возбуждая трепет и в старшем офицере и старшем механике.
Полицейский надзиратель щурит свои близорукие глаза на окорок, долго царапает его ногтем, громко
нюхает, затем, пощелкав по окороку
пальцем, спрашивает...
— Мое почтение-с! — говорит Сюсин, жестикулируя перед его мордочкой
пальцами. — Честь имею представиться! Рекомендую господина удава, который желает вас скушать! Хо-хо-хо… Неприятно, брат? Морщишься? Что ж, ничего не поделаешь! Не моя тут вина! Не сегодня, так завтра… не я, так другой… всё равно. Философия, брат кролик! Сейчас вот ты жив, воздух
нюхаешь, мыслишь, а через минуту ты — бесформенная масса! Пожалуйте. А жизнь, брат, так хороша! Боже, как хороша!